Спросите любого – какое время было самым страшным при Советской власти? Гражданская война, где достаточно было возгласа «Контра!», чтобы расстрелять любого обывателя, иногда не выходя из комнаты? 1929-1933 годы, когда индустриализация и коллективизация объявляла любого работящего сельчанина кулаком или подкулачником, гноила его в Сибири или пытала голодомором? Роковые сороковые, когда друг и союзник Гитлер вероломно напал на присоединявший территорию за территорию СССР? Нет. Самым страшным, благодаря «Детям Арбата», «Одному дню Ивана Денисовича» и другим подобным произведениям, большинство считает 1937 год. Когда озверелый от вседозволенности Сталин руками Ежова-Берии замахнулся на святое – коммунистов-ленинцев, военных, руководителей всех рангов и мастей.

 

 

Только что прослушал две аудиокниги «И сотворил себе кумира» Льва Копелева и «Крутой маршрут» Евгении Гинзбург. Обе проникнуты мыслью, что кровавый Сталин бросил их, верных ленинцев-марксистов в седьмой круг ада, а ведь они так наивно верили в коммунизм, и большей несправедливости не было на свете. Однако, опираясь на их произведения, где, особенно в романе Гинзбург, понятно, все выстроено под убеждения автора, где надо – промолчала или перевернула, получается удивительный факт – все по принципу «Око за око» или по-бутусовски: «И, если есть те, кто приходят к тебе, найдутся и те, кто придёт за тобой».

 

 

Лев Копелев. Чуть ли не с дошкольного возраста всех критикует, учит жить. В школе организовывает собрание, где предлагает наказать старорежимного учителя, посмевшего учить про императора(!) Наполеона. Мечтает стать совнаркомом Англии (?), чтобы были чернокожие наложницы. Опрометчиво восхваляет своего кумира Троцкого, за что оказывается в тюрьме во время начала опалы сего деятеля. Подозрительно быстро выходит оттуда (написал повинную в ГПУ, где, очевидно, сдал всех, кого знал). Устроился на Харьковский паровозостроительный завод, где, как и подобает истинному еврею, рабочим поработал немного – стал редактором многотиражки и радионовостей. Вместе с НКВД участвует в раскулачивании (причем, если верить книге, в основном, стоял в сторонке и наблюдал, как мрут крестьянские дети, жрущие солому и мякину). Поступил в Харьковский университет (разумеется, на философский). Понятное дело, просто обязан был изложить свой шакалий путь, дабы просветить потомков. А то, что делал что-то не то, понял только годам к шестидесяти, в светлой эмиграции. 

 

Просто один рядовой эпизод из книги. Молодой шакал решил помочь руководству справиться с вредным бригадиром на заводе. Его бригада все время работала без брака, выполняя все возможные нормы, но сам он на всех собраниях поднимал несознательные темы – почему рабочие живут в неотапливаемых бараках, почему еда в столовой напоминает помои и т.д. Лёвушка придумал хитроумную комбинацию выдвижения бригадира на Пленум – он покинул бригаду, но и на Пленуме его прокинули. Потом прижали на заводе, выкинули из барака – и через несколько лет, по слухам, человек то ли повесился, то ли угодил на Колыму. С той поры бригады, работающей без брака, на заводе не было. Копелова наградили какой-то грамотой. 

 

 

Евгения Гинзбург. Променяла первого мужа-врача на председателя горкома Казани. Жила жизнью вельможной жены. Особняки, золото, прислуга, кремлевские санатории, отдельные водители и спальные вагоны, причем, это воспринималось как само собой разумевшее, ведь она закончила истфак, работает в образовании, печаталась в газете (кстати, в книге она благоразумно представлялась учителем-словесником). Если верить Гинзбург, добрую половину своего десятилетнего срока (потом добавили ссылку), она пилила кедры-стланники и работала в каменоломне в 50-градусный мороз в развалившихся чунях. И, когда смерть в очередной раз засматривалась на доходившее тело, добрые люди пристраивали на работу полегче.

 

Мучаясь по мелким вопросам («я трусливо улыбнулась охраннику», «я писала сценарии на утренники, восславляющие вождя»), Гинзбург постоянно говорит, что она не пошла по пути многих заключенных женщин, облегчая ношу женскими услугами и сотрудничеством с администрацией. Причем это подчеркивает во множестве случаев, вот здесь она отбилась от семерых вохровцев-насильников и убежала в тайгу, вот здесь она водит за нос бьющего копытом шеф-повара, вот она крадет из кармана начальника зоны бумажку, компрометирующую солагерника. Правда, факты, изложенные в её книге, тогда получаются странные.

 

Евгения постоянно работает на «придурочных работах», несмотря на убийственные статьи. Даже в тюрзаке она была в камере-двушке, получая сливочное масло и пиленый сахар. Не имея никакой трудовой специальности, она работала раздатчицей хлеба, медсестрой, завхозом, птицеводом, воспитательницей детского сада, учительницей – просто ей попадались на пути хорошие люди, вплоть до начальника зоны, у которого она часто проводила вечера. Правда, её дважды отправляли на этап за аморальное поведение (выдуманное, конечно), причем, на новом месте она устраивалась ещё «придурочней» прежнего. У многих ли ссыльных на Колыме были чернобурки и своё пианино? Им хорошие начальники не попадались, наверное.

 

Узнавая судьбу каждого товарища, она почему-то не позаботилась выяснить про своего арестованного высокопоставленного мужа Павла Аксёнова (отца будущего писателя Василия Аксёнова) – она просто решила, что он умер, и простодушно вышла замуж за колымского врача, к которому благоволил сам начальник Колымы. И в «Крутом маршруте» бывшему мэру Казани, дожившему, кстати, до распада СССР, ни раздела, ни главки, ни абзаца не нашлось. А умирая в известности и относительном почете – квартира в Москве, выезды в Германию и во Францию в семидесятые, Гинзбург свято хранила два документа – паспорт и восстановленный партийный билет, ибо в её несчастьях виновата не партия, а усатый Тараканище. И очень обижалась на редактора «Нового мира» Твардовского, который высказался, что, когда уничтожали село и простых работяг, она жила припеваючи, а как взялись за коммунистов – закричала о неслыханной несправедливости.

 

А 1937 год действительно был не ахти. Как и все другие, прожитые во главе с партией, которая основной своей задачей считала раздувание мирового пожара революции.